Моя мама, Николотова Лидия Александровна, родилась в 1929-м году в рабочем поселке Карсун Ульяновской области. Ей дали имя "Лиза", но секретарь, заполнявший метрику, плохо разобрал одну букву и записал "Лида". Дед долго поначалу звал ее "Лиза", да и всю жизнь сбивался. Дед - это мой дедушка, Николотов Александр Иванович. Мама звала его "папка", но он не был ей отцом. Настоящие родители мамы умерли вскоре после ее рождения в селе Погорелово неподалеку от Карсуна. Год-то был двадцать девятый, когда "жить стало лучше, жить стало веселей" - кому-то, а кого-то не стало вообще. То ли голод, то ли болезнь. При маме старались об этом не говорить, но что-то до нее доходило. Она знала, что она не родная. Нашла свою метрику. По метрике она Елизавета Игнатьевна Горелышева. Дед как-то рассказывал в подпитии, что подобрали они ее, совсем маленькую, ползавшую по трупу матери. Уговорила его сделать это жена.

Потом дед любил маму больше. Во всяком случае, эти люди сделали то, что тогда не каждый мог себе позволить сделать. Мама оставила их фамилию в замужестве, из чувства признательности. И меня назвала в их честь. И для меня тоже они сделали много. Я их по праву считаю моими настоящими дедушкой и бабушкой.

Поначалу мои родители жили без дома - по общагам, квартирам, врозь. Пока они устраивались, меня растили дедушка и бабушка. До четырехлетнего возраста. Так что, это были первые родные люди, которых я увидел в своей жизни.

Мое первое воспоминание - я стою в кроватке и смеюсь. "Первое" - не значит, что до него меня не было, а тут я возник. Был и до этого. Но тут встал - и запомнил. Потому что в первый раз. Бабушка разговаривала с какой-то женщиной, она вошла в комнату и сказала: "Это он потому смеется, что в первый раз встал". Так я узнал, отчего мне весело. Сам я, понятное дело, говорить не умел, но прекрасно понимал, что говорят другие.

Потом меня стали из кроватки вынимать на пол, чего я уже не помню, но как-то на полу я оказывался. Помню проблему с первой подтиркой - мятая в комок бумага была жестка, бабушка где-то взяла клок ваты. Помню, как строил колодец из лучинок - дедушка открыл дверь шкафа и сломал мое строение. Говорить я еще не умел, но бабушка перевела ему мое негодование.

Потом кроватку разломали, по ее решеткам, как по лестнице, я взбирался на дедову кровать. Он много курил, табачный дым ходил по комнатам облаками. Я с ним дружил, кроме тех случаев, когда они с бабушкой "дрались". Бабушка принадлежала к тем людям, для которых обиды - потребность. Она доводила деда до того, что он ее заталкивал как-то корпусом в угол (не бил), и тогда она давала себе волю "Ой, убил! До смерти убил!" - я понимал, что так не кричат убитые, но защищал слабых - кидал в дедушку пластмассовый стаканчик от термоса (никакого термоса в помине не было). Радиорепродуктор "тарелка" у нас был. Потом он сломался и купили другую "тарелку", а потом - настоящий репродуктор с наклееной пластмассовой чайкой. Было две керосиновых лампы - с жестяным отражателем и без. Они коптили, мигали, нагар на фитиле надо было срезать, по углам стояла темнота - но это был свет. Вокруг него собирались вечерами.

Они уже были на пенсии. Дед пас козу и приносил мне в кармане "лисичкин хлеб" - слежавшийся в комок кусок ржаного хлеба (он казался вкуснее обычного). Его резиновые сапоги были почти в мой рост - "дяди-степины сапоги", говорил дед. Я соглашался, хотя понимал, что дедушка - это не Дядя-Степа.

Время от времени они ходили на подработку. Однажды бабушка взяла меня на жатву. Я целый день просидел на меже с бутылкой молока, заткнутой бумажкой. Несколько раз меня оставляли у знакомых. Там мной занималась девочка Ариша, я ее очень любил.

Дед много со мной возился. Он рассказывал мне сказки, которые сам же и придумывал. Это были длинные интересные сказки, с продолжением. Бабушка знала только одну сказку (про Лягуна, растерявшего своих лягушат). "Бабу кусать нельзя!", учила меня бабушка. "Бабу кусать нийзя!", повторял я - "Да как вцепится!"... Еще я ее "жалел" - гладил руками по спине. Она меня выводила гулять на улицу. Помню, как я сидел на "угольнике" - треугольном срубе в три венца, предназначенном для расчистки дороги от снега - трактор волочил его за собой.

Так же интересно, как сказки, дед пересказывал прочитанные им книги - "Бежин луг", "Филиппок". Впрочем, у меня тогда был, похоже, сенсорный голод - помню, я его просил прочитать статью из "Огонька" об увеличении выпуска грузовиков, а он сердился, не понимая, что в ней для меня интересного. Он рассказывал и о своем детстве, как ему отец сказал "Давай, Саньк'а (с ударением на последний слог), посылая в первую поездку. Но ни о чем другом из своей жизни он уже рассказывать не хотел.

Их был двенадцать детей - шесть братьев и шесть сестер. Отец занимался извозом, как я понял. Дед потом всю жизнь любил лошадей, он умел их рисовать (а кроме - ничего). Он рассказывал, как заблудился однажды в поездке, как его, мальчишку, хотел зарезать седок (он спасся, скатившись с саней в заснеженный овраг).

Потом была служба в царской армии, потом революция. Братьев покидало. Кто-то служил в царской армии офицером, кто-то - в Красной (и не мог потом простить, что "Климка" (Ворошилов) у него лошадь отнял, шибко хорошую). Дед дошел до Перекопа, но брать его не стал, а попросту, как я понял, дезертировал, пошел домой.

Бабушку он нашел в тюрьме (он там работал сторожем). Ее взяли вместе с ватагой бродяг. Дед говорил, что "она все время плакала", видимо, ему просто стало ее жалко. Родители ее не приняли и первое время молодая пара жила на задах, в бане. Бабушка родилась в 1898 году в Большой Глушице, район назывался Базарный Сызгон, где-то у Казахстана. Ее девичья фамилия - Стрелкина, Александра Ивановна. А дед родился в 1891-м, Они с бабушкой были двойные тезки и звали друг друга "Шура". А меня почему-то "Саня".

Они занимались установлением колхоза. Кажется, даже кто-то из них был председателем какое-то время. Потом из колхоза вышли. Мама помнит, как во время полоскания белья на реке к ним подошла какая-то женщина: "Что же вы? Сами всех звали, а сами ушли?" - и гордый бабушкин ответ: "А вот мы захотели, и ушли!"

Бабушка также раскулачивала. Т.е. она, пришлая, отнимала у местных более-менее хорошо живущих людей их добро. Я помню медный самовар в форме груши, как оказалось, раскулаченный. Еще была швейная машина, но я ее уже не застал. Естественно, бабушку мало кто любил. Она кончила только ликбез (а дед - класса три или четыре), писала и читала очень плохо, но вступила в партию и всю жизнь проходила кандидатом. Ее как-то "вычистили", она очень переживала и через друзей добилась восстановления.

Потом дед решил заняться торговлей. Карсун - районный центр, там был местный рынок, при нем гостинница и даже "ресторан". В нем дед торговал пивом и еще чем-то. Родня его предупреждала не заниматься незнакомым делом, но он решил рискнуть. В 37-м его посадили на три года. Причем, он говорил, что даже знал, кто его подставил. Подставил его местный же торговец , но не из новых, а из потомственных купцов. Подсунул в суматохе липовую накладную на подпись.

Двоих его братьев также посадили в 37-м - но за "политику". В чем она заключалась, никто уже не помнил. Может кто наклеветал, а может, для плана по троцкистам. Выпустил их уже Хрущев. Я помню, как один из них (Иван) спрашивал моего папу "Нет, ты скажи - за что?"

Вообще, все братья Николотовы были образованными для своего круга людьми. Кто-то работал бухгалтером, кто-то служил офицером. Один (Дядя Юра) выбрал себе стезю иную. Он получил пенсию по инвалидности и стал жить на деньги почти никакие, но в свое удовольствие. Он ходил на охоту (у него была двухстволка из дамасской узорной стали и собака - "настоящий гончак", у которой лай был словно плач). Он был заядлым рыбаком (на почве чего потом с ним сошелся мой папа). Однажды у него ушел здоровый сом и Дядя Юра от огорчения сошел с ума - несколько дней его даже продержали в дурдоме. Жил он очень долго (вообще все Николотовы жили долго и умирали не от болезней, а просто от старости) и умер совсем недавно. В последние годы своей жизни он занялся историей Карсуна, рисовал старинный здания... Все там уже разрушено, что было старинного. Остался барский дом (школа, я в ней учился) и гостиный двор.

В войну дед работал на электростанции (он меня туда потом водил). На фронт его не взяли из-за ревматизма. А бабушка работала поварихой в детском доме. От голода это не спасало. Мама говорила, самое страшное во время войны - голод. Лучше бабушкиной выпечки я в жизни не видел.

В Карсуне жили эвакуированные. В маминой школе работала учительницей выпускница Ленинградского университета. Она так интересно рассказывала о нем, что маму это задело. После окончания школы мама взяла мешок сухарей и отправилась в Казанский университет - никуда и ни к кому.

Общежития сразу ей не дали, и первый год она перебивалась, как могла - ночевала у подруг, прячась от коменданта. Потом стало легче. На последнем курсе мама и папа поженились и поехали по папиному распределению во Владивосток. Там родился я. Жили они, снимая комнату.

За мной приехала бабушка, а было мне тогда четыре месяца, а поезд шел с пересадками две недели. Вот я и жил с бабкой и дедом, пока мои не устроились настолько, что смогли взять меня к себе.

Мои не часто ездили в отпуск к деду с бабкой. Дорога занимала две недели в один конец. Отпуск можно было накапливать за два-три года, так в него и ездили раз в два-три года. Зато надолго. Потом появились самолеты и время дороги сократилось.

Когда моим надо было ходить в рейсы, а меня не с кем было оставить дома, дед приехал к нам на Камчатку сидеть со мной. Он уже летел на самолете. "Ну как дорога?" - "Как в санях!" Он сидел со мной целый год.

Бабушка умерла в 1972 году. Поскандалила с дедом, вышла к соседке, на улице упала и умерла. Можно сказать, хорошая смерть. Деда мои перевезли на Камчатку (я уже давно работал в Ленинграде). И он умер только в 1984-м - от старости. Сначала он пытался найти себе какое-то занятие, читал книжки с лупой в руках (глаза ослабели)...

В деревне люди свободнее и богаче горожан. В городе - бесплатная вода прямо из крана, тепло идет в дом по трубам, но живешь ты только в своей квартире, в своей комнате. А в деревне можно выйти на двор - и он твой. Там твои хозяйственные постройки - хлев, погреб, сарай. На задах - твой огород, твоя баня. Перед домом - палисадник - и опять ты еще у себя дома. Для привыкшего к этому человека городская жизнь - тюрьма. Некуда выйти. Не к чему себя приспособить. Однажды случилось сильное землетрясение (1972-й). Пока мои тащили ничего не понимающего деда вниз, отрывая его руки от косяков, землетрясение кончилось. Тогда мои обнаружили, что дверь захлопнулась, а ключей нет.

Я мало знаю о других своих деде и бабке. Я их никогда не видел. Деда убили на войне, бабушку убило шаровой молнией уже при мне (но она меня так и не увидела). Мама говорила, что они довольно часто меняли место жительства, и что в семье были какие-то остатки дорогих вещей (ложки там серебряные, швейная машинка), что, возможно, говорит о том, что они "заметали следы" своего не вполне пролетарского происхождения. Бабушка была наполовину марийка. Чем занимался дед, тоже не очень понятно. В письмах с фронта он говорил о какой-то артели, каких-то кулях...

Бабушка, Рогожина Алевтина Ивановна, родилась 14 июля 1901 года в селе Новоспасске Спасского уезда. В Свидетельстве об окончании начального уездного училища сказано: "Дочь крестьянина села Сабакеевки Лапшевского уезда". Крестьянина звали Иваном Артемьевичем, его жену (мою прабабку) Ульяной Филипповной.

Мой дpyгой дед, Тихонов Иван Игнатьевич ("Вашка"), pодился в 1898 годy. Они были красивой парой.

Деда забрали на фронт во вторую очередь (по возрасту), и обернулся он меньше, чем за год. В середине мая 42-го они еще куда-то ехали в теплушках, и никто не знал - куда. В конце августа они уже приехали и занялись боевой подготовкой, а в свободное время помогали колхозникам убирать урожай. Колхозники были из-под немцев, и инвентаря у них не оставалоь никакого.

Военная специальность деда была "второй ящичный", что-то так... В общем, снаряды подтаскивать. С октября 42-го и по февраль 43-го дед участвовал в обороне Сталинграда в составе 66-й армии Донского фронта (об этом ему была выдана справка). 14 апрелем 43-го датировано извещение о его гибели. От тогда был бойцом Отдельного гвардейского истребительного противотанкового дивизиона. Видимо, это произошло уже после Сталинградской битвы. Похоже, там что-то было серьезное, т.к. дед был награжден медалью "За отвагу", тяжело ранен и, видимо, где-нибудь в госпиталях умер. Бабка просила выслать ей медаль, но ей ответили: "Не положено".

Бабушка осталась с двумя детьми на руках. Мой отец, Тихонов Вениамин Иванович, родился 16 марта 1930 года, а его брат, Тихонов Анатолий Иванович, на два года раньше. Поднять одной двоих пацанов в послевоенное вpемя ей было не под силy. Стаpший yшел в военное yчилище, в 1945 годy. Он, заморыш военного времени, выглядел настолько младше своих лет, что его поначалу и брать-то не хотели. Он... расплакался. Взяли.

Это было бакинское ВВМКУ им. Киpова. В позднее советское вpемя - весьма солидное yчилище, с кypсом обyчения шесть (если не ошибаюсь) лет. А тогда - дядя закончил кypс за четыpе года. Его напpавили слyжить на Балтикy.

В 1949 годy он слyжил в Геpмании (с год). В письмах тех лет - сплошные фотокамеpы, баяны "с пеpламyтpовыми пyговками"... Дядя полyчал, как военнослyжащий, по тем вpеменам изpядно. Он часто посылал и деньги, и вещи матеpи и бpатy, в то вpемя yже стyдентy. Я до сих поp помню папин кожаный pеглан и "Пpактикy" - пpекpасный фотоаппаpат с цейссовским объективом, шахтой и откидывающимся зеpкалом. Папа потом возил его по всем pейсам, отсюда и фотогpафии.

Дядя был пpиписан к какомy-то коpаблю, находящемyся в Геpмании в pемонте (в Ростоке). Пpодолжалось это год или два. Потом он попал на тpальщик и тpалил Балтикy от послевоенных мин (за что имеет медаль). Были и не столь геpоические заслyги. Как-то поpывом ветpа y дяди сдyло с мостика шибко секpетный докyмент. С кpиком и матом спyстили шлюпкy и стали искать - не нашли, естественно. Кончилось это ничем. Потом за что-то дpyгое (за что - я не знаю) y дяди сняли звездочкy...

Как бы то ни было, в 58-м годy дядя yже - капитан-лейтенант, командиp своего тpальщика, и пpоходит Севмоpпyтем в Совгавань для дальнейшего пpохождения слyжбы. По пyти он зашел в Петpопавловск, но нас там не застал - мы были в отпyске, что очень жаль.

К томy вpемени дядя был yже года четыpе как женат. Эта pомантичная истоpия носила название "женитьба в поезде". В общем, встpетил где-то по доpоге в отпyск девицy кpасивyю и легкомысленнyю, а сам дядя был "кpасавец сам собою", в военно-моpской фоpме, любил и yвлечь, и... и сам yвлекся. Девица была стyденткой втоpого кypса какого-то педагогического инститyта где-то на Волге. Hеожиданная пеpспектива стать вдpyг женою блестящего молодого офицеpа... Hy, а чем дyмал дядя, я не знаю.

Она пpодолжила yчебy, он пpодолжил, естественно, слyжбy. Пеpвое вpемя письма были часты, год шел за годом, встpечались, когда дядя пpиезжал в отпyск... Когда дядю пеpевели в Советскyю Гавань, его жене осталось только диплом защитить. Что она с yспехом и сделала, а к мyжy на Дальний Восток не поехала. Оно и понятно - с какого, спpашивается, бyдyна?

В Советской Гавани дядя пpослyжил что-то года с полтоpа. Потом слyчилось хpyщевское сокpащение численности вооpyженных сил, и дядя под него попал, (не очень-то и споpил, как говорит). Командование его pазмещалось в Калинингpаде, тyда он поехал демобилизовываться, да там и остался. Там женился втоpой pаз на Дине Дмитpиевне ("казачке") и в 1961 годy y них pодилась дочь Алена.

Дядя стал капитаном дальнего плавания. Он ходил и сменным капитаном, и капитан-наставником, но никогда - капитаном сyдна. Емy слyчалось быть капитаном, пока сyдно стояло в pемонте, но когда pемонт заканчивался, заканчивалось и его капитанство. То они ходили в Южнyю Афpикy, то болтались на океанском спасателе в Атлантике, в ожидании кого-нибyдь спасти... Вся эта pомантика закончилась с пеpестpойкой.

Какое-то вpемя дядя pаботал стоpожем. Потом пpистpоился "опеpатоpом" какой-то ассенизационной станции (включал pyбильник насоса). Очень обижался, что его yволили на пенсию, хотя емy yже за семьдесят было.

Моя кузина Алена родилась в 1961 году. Она окончила какой-то библиотечный институт (не помню, как он назывался) в Ленинграде, но, как и большинство работающих женщин, после перестройки была вынуждена сменить профессию. Вышла замуж, развелась, дочь Полину выдала замуж. А дядя Толя умер в июне 2006 года.

Они живyт в Калинингpаде. Дина Дмитpиевна yмеpла много лет назад.

У папы все было иначе. Он нашел себе призвание, пошел учиться по призванию, потом работал по призванию - редкий случай. Призвание это было - рыбы. Уж почему, не знаю.

Он поступил в КГУ, кончил его, договорился о распределении во Владивосток и поехал туда с мамой. Они поженились незадолго до окончания университета. Во Владивостоке они снимали комнату. Там и я родился. Когда мне исполнилось месяца четыре, за мной приехала бабушка и увезла к себе.

А папа перевелся на Камчатку. По причинам, я думаю, финансовым (во Владивостоке коэффициент зарплат был 1,2, а на Камчатке - 1,6). Пока он там устраивался, мама продолжала работать во Владивостоке. Через год она переехала к нему в Петропавловск.

Первые годы они жили в цокольном этаже их же института (Камчатское отделение ТИНРО - рыбного хозяйства и океанографии). Поскольку там все строилось на склонах, ровного места не было, с одной стороны этот цоколь был подвалом, а с другой имел окна, выходящие на двор. Не они одни тогда там жили. Уже когда им дали другое жилье, там еще жили сотрудники ТИНРО. Я потом видел эту комнатку, в ней проводились работы с формалином (мама считала, что ее астма - от него).

ТИНРО тогда размещалось в двухэтажном деревянном здании. Напротив него (выше по склону) была школа №4, где я потом учился. Школа была каменной, четырехэтажной (что, кстати, иллюстрирует тогдашнее отношение государства к детям - большинство жителей Петропавловска еще жили в халупах). Я потом часто бывал в этом ТИНРО. Там была такая дружная семейная атмосфера. Елки устраивали для детей... Когда я начал таскать из школы тройки, родители просто брали меня на работу, сажали рядом и заставляли заниматься.

Но это все потом. Первые три года мои родители прожили в этом подвале, а потом им дали жилье в длинном деревянном доме на пять семей. Вот тогда-то они меня к себе и перевезли. Было это в 1957 году, мне уже шел пятый год.

Первое время сильно тянуло обратно, к бабушке. Дорога занимала много времени, "Ту" стали летать на Камчатку только в 60-х. Поэтому отпуск накапливался за два-три года. Цветы на Камчатке без аромата, зато у трав сильный, хотя и непривычный запах. Над городом писал инверсным следом "88" какой-то влюбленный истребитель. Ракетные катера гоняли по бухте, поднимая за собой чудовищные буруны. На праздники над городом проходили вертолеты, разбрасывая листовки с призывами. После зимних циклонов военные гусеничные вездеходы развозили хлеб по магазинам. Электростанция размещалась рядом с ТИНРО, на той же Партизанской улице; помню ее лающий звук.

Папа был рыболов-любитель, и в отпуске он оттягивался по полной программе. Рябом с Карсуном, куда мы ездили к деду с бабкой, протекает типичная равнинная речка Барыш. В первые же дни отпуска папа нарезал в лесу удилищ, потом лез на чердак, снимал вязанки срезанных в прошлый раз и налаживал удочки.

Помню, каким сияющим он пришел однажды домой, поймав приличную щуку на какую-то рогульку. С налимами бабушка пекла пироги, она умела это делать. Подходя к дому, папа звал котят, они с мявом выскакивали на дорогу и начинали карабкаться по папе, требуя пескарей.

Интересно, что на Камчатке папа не рыбачил. Там - рай для рыбаков, но там совсе другая техника ловли. Горные речки, бухта...

Еще они любили ходить в лес по грибы. Лес был километрах в пяти, я уставал, кроме того я боялся всяких пауков и комаров. Сейчас наоборот, я люблю ходить в лес, а моя дочь - нет.

Жизнь была не то чтобы налаженная. То нас засыпало снегом и утром нельзя было открыть дверь из коридора на улицу. То папа топором отбивался от пьяных кавалеров, ломившихся в коридор к нашей соседке. Т.е. он их не рубил топором, он топором отжимал дверь, которую они пытались открыть.

Соседка эта, молодая девушка, была шлюшкой по характеру. С характерным хриплым голосом, модными прическами и регулярно публиковавшейся в "Комсомольском прожекторе" на центральной улице. Впрочем, на бытовом уровне мы с ней дружили, мне она даже нравилась.

Мама потом без смеха вспоминать не могла, как эту соседку прорабатывали на собрании в ТИНРО (она чьего-то мужа увела). Кто-то патетически восклицал: "Как ты могла, Нинка!", кто-то читал ей стихи: "Любовь - не вздохи на скамейке, и не прогулки при луне!"

ТИНРО не был сильной организацией. Ему выделяли долю социальных благ более сильные. Так, детского садика мне не досталось, а "устраиваться" мои не умели. Я сидел дома, слушая радио. Серьезная классическая музыка производила на меня такое сильное впечатление, что я орал от страха, а иногда и орать не мог, не то чтобы подойти и выключить репродуктор. Соседка пару раз ходила за моей мамой на работу (благо, что работа располагалась в километре от дома).

Раза два меня сдавали старушкам на подержание - на память об этом у меня до сих пор шрам на лбу (старушка недоглядела, а я бесстрашно упал с табуретки лобешником своим на какой-то болт). Вызвали деда из Карсуна, и он целый год со мной сидел, оторванный от привычной своей среды.

Тем временем, мои родители ходили с рыбаками в рейсы, им был нужен материал для работы. Папа ходил каждый год, мама тоже ходила часто. Меня на это время пристраивали иногда в пионерский лагерь (мне тогда было шесть лет и это был настоящий лагерь - с большими армейскими палатками), а один раз я жил у знакомых.

Потом папа ушел на целый год во Вьетнам. Это была вторая из трех экспедиций, пожалуй, самая большая (на трех судах) по обмену ихтиологическим опытом с братской республикой. Потом писали, что особым успехом эти экспедиции не увенчались. Впрочем, какой имелся в виду успех? Просто показали свои методы взятия материала и его обработки.

Это был 60-й год. На папиных негативах того времени много американских самолетов - они любили облетать наши суда. Однажды я тоже это видел - мы возвращались на "Советском Союзе" (бывший немецкий лайнер "Ганза", утопленный в конце войны) из отпуска. Помню, как мама плакала, когда по радио передали об обстреле одного нашего судна и жертвах, а названия судна не передали.

Вообще время было тревожное. Мама первые разы боялась, когда передавали сообщения о полете наших космонавтов. Потому что эти сообщения предварялись многоминутными позывными "Широка строна моя родная", как перед объявлением войны.

Папа вернулся, привез много жевательной резинки "спераминт" (она почти вся разошлась по его сослуживцам), пачку шоколада (тоже куда-то разошелся) и жестяной ящик вяленых бананов - их мы долго потом ели.

В 1963-м ТИНРО построил 48-квартирный дом для своих сотрудников. К концу строительства половина новоселов оказась вовсе другими сотрудниками, но нам там дали двухкомнатную квартиру, и даже с балконом. Дом был типичная "хрущоба", но с массивными стенами (по причине сейсмичности района). Циклоны их пробивали дождем, их законапачивали жидким стеклом, облицовывали, и мало-помалу в нем стало удобно жить. И даже тихо, хотя окна выходили прямо на центральную площадь города (с течением времени окраина стала центром). Горячая вода - от дровяного титана в ванной комнате, на кухне дровяная плита, в подвале - у каждого свой сарайчик на два куба для хранения этих дров. Еще помню, что во дворе строители поставили столбы с перекладинами, на которые вешались веревки для просушки белья. В те годы белье можно было сушить на улице, его крали крайне редко, хотя жили-то, в общем, не богато.

Потом рядом построили новое здание ТИНРО. С большими окнами, высокими потолками. Но атмосфера в нем уже была другая. Приехали новые люди, четко имеющие перед собой цель - "сделать науку" (потом стали говорить - "написать кирпич", в смысле, диссертацию) и вернуться, откуда приехали. Люди это были тоже веселые и молодые. Но как-то пошла груповщина, появились партии, пошли споры и разборы. Естественный, наверное, процесс в развитии каждой организации.

Папа тем временем защитился и стал заведующим лаборатории донных рыб (камбал и палтусов, сиречь). До власти он был небольшой охотник, и все пытался перетянуть кого-нибудь из своих владивостокских друзей и знакомых на эту должность. Потом защитилась мама. В рейсы ходили уже редко.

Интересно, что лабораторией сельдевых заведовала Качина, жена Первого секретаря камчатского обкома. Это у них в доме я кантовался, пока оба моих родителя были в рейсе. О ней потом добрым словом вспоминали, как о специалисте. Да о и ее муже тоже.

Потом я уехал поступать в Ленинград, учился, работал, женился, развелся - а они все так же жили и работали в Петропавловске. Пока я работал в Ленинграде, мои стали выезжать. Они были раз на Кавказе, два раза в Болгарии и раз в круизе по Тихому океану (Япония и прочая полиннезия). В общем, вспоминая жизнь деда, имея перед глазами мою собственную, я могу сказать, что жизнь наших родителей была похожа на жизнь более, чем жизнь их родителей и их детей.

В начале перестройки папа пошел на принцип и был уволен. Принцип заключался в выступлении на собрании по поводу фальсификации данных. Новый директор ТИНРО мыслил более современно, чем мой отец. В защиту которого выступил только старый директор ТИНРО, он разволновался и в этот же день умер от сердечного приступа.

А папа устроился в Рыбвод (который размещался в том самом деревянном доме, где ТИНРО размещался ранее) и дорабатывал несколько лет до пенсии там. Мама уволилась вместе с ним.

После своего развода я приехал к ним, и мы жили какое-то время вместе. К этому времени у них уже был построен кооператив в Рузаевке, и они переехали туда. Рузаевка - это в двухстах километрах от той деревни, где прошло мамино детство, но выбрали ее не поэтому.

Среди льгот, обещаных камчадалам, была и такая: разрешение строить кооператив всюду, кроме, кажется, Москвы и Ленинграда. Когда же до дела дошло, выяснилось, что это реклама, а не факт. Мои писали по этому поводу в правительство, и папе было потом уже неловко отказаться от первого же предложения. А первое предложение было - Рузаевка.

Сначала папа хотел найти какую-нибудь работу по специальности (в принципе, там есть какие-то карпоразводочные пруды... но далеко). Он привез с собою кипы ихтиологических материалов, выписывал статьи из журналов (мы их потом мешками сжигали после его смерти)... Он привез целую кучу учебников японского языка (он увлекся им в последние годы, и даже когда его в последний раз привезли в больницу, он взял с собой несколько тетрадей с иероглифами - но читать уже не смог). Он привез удочку, и даже промерил дно ближайшего пруда... Но жизнь пошла совсем другая.

Перестройка оставила пенсионеров без пенсий и накоплений. Все заводили огороды. И мои завели тоже, хотя приехали поздно, и все приличные участки были уже разобраны. Они нашли какую-то кочку вывороченной бульдозером глины, натаскали земли, удобрений, и через несколько лет у них был огород. Потом кто-то уехал и оставил им свой. Первое время рузаевское правительство предоставляло пенсионерам участки земли под общие огороды, но потом эти участки понадобились под строительства коттеджей тех, кого перестройка оставила наоборот - с большими накоплениями.

Вот это и было основное занятие моих родителей - огороды. Рузаевка заражена колорадским жуком, который обгрызает картофельные листья подчистую. Продающиеся средства действуют только на кошельки покупателей. Жука надо обирать каждый день. Потом полив - летом там очень жарко. Ближе к осени - ночные дежурства от двуногих колорадских жуков.

Зимой папа начал переплетать - он переплел множество книг из толстых журналов.

Однажды, через день после нашего отъезда из отпуска (я к тому времени опять уже свелся) его привезли в больницу с желтухой, и выяснилось, что у него четвертая стадия рака. Два года его резали, очень болезненно, и он умер в 1999-м году, еще не старым человеком. Мама оставалась там одна со своим котом. До февраля 2006 года. Она стала уходить из дома, забывая себя, и мы ее перевезли в Питер. Она умерла 23 сентября 2006 года. Кот, полууличный по характеру, адаптировался к новой жизни (мы его видели, когда летом приезжали продавать мамину квартиру).